Хармс (2016) смотреть онлайн

Есть люди, чья жизнь напоминает набросок, сделанный дрожащей рукой в электричке: линии неровные, кое-где расплывшиеся от дождя, но оттого и открытые, живые, такие, что за ними хочется держаться. Таким наброском и был он — Даниил Хармс. Точнее, куда он себя так звал, родился под более прозаичным именем — Даниил Ювачев. Он не прятался за псевдонимом, он скорее прятался внутри него, как будто надевая на себя не маска, броню от слишком трезвого и прямолинейного мира. Мир, который стоит увидеть, действительно не жаловал тех, кто кажется странным.

Я когда-то был на чердаке старого ленинградского дома — на улице, где, как уверяла бабушка, когда-то жил Хармс. Там, среди членов голубых перьев и прогнивших досок, я нашёл обрывок газеты с фиолетовым пятном — будто кто-то нанёс урон краске, расстроившейся от заголовков. Почему-то в тот момент мне показалось, что это очень по-хармсовски. Он бы нашёл это нечто символическое, написал бы абсурдный рассказ о типографисте, который каждый раз умирал от страха при виде слова «редакция».

В фильме «Хармс» ты не видишь привычного биографического строя — тут нет плавного повествования из серии «родился – женился – написал». Это вовсе не хронология, это скорее хроника — как бы то, что происходит внутри . Внутри этого человека, как и внутри банков с подъемными тараканами, помощник настоящий балаган: ироничный, пугающий, временами трогательный до судорог в горле.

В нём всё было не так, как у других. Хармс не ходил — он проплывал , в своих пальто и с неизменной тростью, по коридорам жизни, о сохранении для себя шлейфа из слов, жестов, фраз, сказанных сквозь сон. Он не разговаривал — он существовал в природе, как рыба в воде. Да, он любил женщин. Безумно, страстно, иногда глупо. Но любовь у него всегда выглядела как сценка из фарса: тут тебе и поцелуи, и дерзкие отповеди, и слёзы в стилистике театра абсурда. Он бы подошел к тебе на улицу и сказал: «Мадам, вы пахнете, как треска, написанная в романе». И ты бы не обиделась, потому что он бы так смотрел, словно это был комплимент века.

У нас в университете был такой тип — Кирилл Петрович, преподаватель философии, который утверждал, что учёные 20 века исключительно ради того, чтобы быть опровергнутыми. Он читал Канту, блок какбастер, а к лекциям готов, споря вслух с лампой. И вот однажды, в холодный ноябрь, он сказал: «Хармс — это не писатель. Это метеор. Он не прилетел, чтобы светить, он прилетел, чтобы разбиться». Тогда я не понял. Сейчас — понимаю.

Фильм не пытается «объяснить» Хармса. Он просто дает нам его. С его неустроенностью, с отчаянным бунтом против всех форм здравого смысла. Хармс — это человек, у которого на кухне мог стоять зонт, потому что он верил, что сквозняк глаз. Это тот, кто мог ходить в сапогах, наполненных мраморной крошкой, чтобы услышать, как шаги «шепчутся».

Знаешь, были моменты, когда я думал: «А ведь он мог быть счастлив». У него ведь были и талант, и публика, и даже друзья, пусть тоже полубезумные. Но дело в том, что Хармс был не просто непонятным — он был ненужным временем, не терпело двойственности. В условиях, когда поэтов требовали «полезных», он был не то что бесполезен — он был лишним . Он как старый музыкальный автомат в парке, который играет только Шопена, но только если вставить в него пуговицу.

Квартира, в которой он жил, как бы дышала его текстами — и плесенью. Здесь сцены меняются не по логике сюжета, а по логике внутреннего ритма. Тут любовные драмы соседствуют с бутафорскими убийствами, редакторы детских журналов отдельными карателями, соседями по коммуналке — агентами чего-то зловещего важного. Это всё не просто стилизация — это попытка увидеть мир глазами человека, для которого всё, кроме поэзии, было либо пошлым, либо беспощадным.

Мне вспоминается эпизод, когда Хармс, стоя на месте, не может удержать крик. Не потому, что его текст опять не напечатали. А потому что его мир рушится, и этот крик — последняя стена между ним и безумием. В этот момент хочется вскочить, встать рядом и закричать тоже. За него. Для всех, кто когда-либо чувствовал, что говорит на языке, которого никто не понимает.

У меня был друг — Митя, начинающий поэт. Он считал, что стихии — это способ существования. Он писал каждый день, даже когда был болен, даже когда пил. А потом его бросила девушка, а он всё равно писал, хотя теперь каждое слово пахло железом. Его не печатали. Говорили, что "неформат". Но я знал: если бы он жил рядом с Хармсом, они бы молча курили у окна и были бы друг другом без слов. Просто взгляд.

Финальный фильм не предлагает катарсиса. Как и сама жизнь Хармса, он берется — неосторожно, без оглядки, как неровная строчка на листе, где не сохранился чернила. Его арестовывают. Он исчезает. Мы остаёмся. Остаемся с ощущением, что видели не кино, а мир, который вдруг стал ближе, чем тень спальни.

И в этом вся суть: Хармс не хотел быть понятным. Он хотел быть. Просто быть. Несмотря на всё. И, может быть, он таки победил — ведь до сих пор, спустя время, он говорит с нами. Сквозь экран. Сквозь абсурд. Сквозь время.

И, знаешь, если однажды ты услышишь, как кто-то бормочет на кухне про старух, выпрыгнувших из окна, — не пугайся. Просто улыбнись. Это значит, что Хармс всё ещё где-то рядом.